В проникшем везде, словно медицинская змея на чаше, остающийся надолго в одежде, даже после выхода из школьного медкабинета сладковатом запахе лекарств она сидела на стуле у стены с полным ртом местами коричневой от выступившей крови ваты, с заплаканными розовыми глазами. И в первый же миг пятиклассник Петя, зашедший внутрь этой вони и страха и, увидев её – влюбился. Потому, что она с её светлыми волосами походила на блондинку Агнету из любимого шведского ансамбля Абба. Точь-в-точь, как на фотокалендарике, купленном в поезде Москва – Керчь прошедшим летом.
Это была новая девочка в школе, в этом новом сентябре седьмого класса. Он вспомнил тут же, что первый раз увидел её в летние каникулы в пункте приёма макулатуры, за которую давали дефицитные сильно пахнущие пластмассой фломастеры из шести цветов. Тогда он и уступил этой заплаканной девочке, которой они не достались, свой набор.
- Нужно чаще чистить зубы! – пробасила испуганной девочке улыбчивая толстая, как циклоп врачиха со светящимся дырявым диском-зеркалом на лбу, - Вон у вас есть как, - блеснула зеркалом на стену, где висел выгоревший пожелтевший плакат со счастливым мальчиком и схемой чистки зубов – вверх-вниз, влево-вправо…
- М-м-гы-м-м. – промычала злобно сквозь вату девочка, что вероятно было понято врачихой, как чищу.
- Чищу! – передразнила она, - Значит не так. Вон сколько гнили повытаскивала, – показала на один кровавый зуб в поддоне и грозно приказала Пете, - Садись, давай, чего мнёшься.
Петя на ватных ногах с колотящимся сердцем покорно влетел и плюхнулся на жёсткое кресло, потными ладошками вцепился в чёрную пластмассу ручек и открыл рот.
Железный грохот инструментов, холодное шарканье ими во рту, светящийся диск на лице врачихи и её молчание после совсем добили волю и разум Пети. Он закрыл глаза, сжался весь и был готов умереть.
Но вот он услышал от неё приятное, и сразу вскочил со страшного кресла.
- Всё хорошо, – сказала она и почему-то запела, -Зубы Черные, зубы страстные, зубы жгучие и прекрасные…
- А у меня родственница в Виле зубным врачом работает потому что, - сказал Петя улыбаясь врачу.
- Ну, ну, молодец, раз родственница. Егоровна, что ль, знаю?
Петя кивнул.
- А тебя как звать? – спросил Петя, подойдя к девочке.
- Ф-фефа, – ответила она набитым ртом, вытащила из кармана передника шариковую ручку и написала на своей ладони – Света.
- Света? – прочитал Петя, - А меня Петя, – представился и потряс её исписанную руку.
Потом взял ручку и написал на ней – Петя.
Девочка тут же гневно начала тереть ладонь о передник и мычать.
- Давай дружить? – невозмутимо предложил мальчик.
Света подумала немного и написала на другой руке – Давай.
- Тогда пошли в кино сегодня? – настаивал Петя.
Девочка мумукнула ртом и написала на руке – В 6 час. Уродины.
- Уродины? – сначала не понял мальчик, - А, у кинтеатра «Родина»! – засмеялся.
В этот же день без десяти шесть вечера в дутой серебристой курточке и вязаной красной шапке с надписью «Спорт» Петя в волнении выискивал в прохожих девчонках её – Свету. И она подошла, словно снегурочка вся в белом. И улыбнулась.
- Пошли? – кивнула наверх, на афишу «Пираты XX века».
- Куда? – спросил Петя, теперь только сообразив, что билеты должен был купить сам. - Я это… сейчас!
И побежал к торцу кинотеатра в кассы. Хорошо, что в кармане был рубль, как раз на два билета по пятьдесят копеек, а то позор перед девчонкой!
А потом, в темноте зала он не удержался и взял её за руку. Она не сопротивлялась.
А потом, провожая по темени домой, обнял и чмокнул в холодные губы. Она поморщилась, вытерла их варежкой и, краснея, побежала домой.
А потом в школе ждали каждый урок, чтобы встретиться на очередной перемене для очередного поцелуя. И каждый вечер этой осени они гуляли в обнимку по золотым аллеям городского парка и целовались, целовались на зависть и негодование взрослых прохожих.
А после – он не появился в школе и классная руководительница, сильно нервничая, сообщила, что мальчик Петя из параллельного класса попал под машину, очень сильно попал под машину, под Камаз. И она, Света, на глазах всего удивлённого класса зарыдала, закрыла заплаканные глаза руками и выбежала в коридор.
А через некоторое время, потому что про них уже все знали, была откомандирована нежелающими идти в больницу ребятами туда, в эту невкусно пахнущую лекарствами и туалетом палату с синими стенами и железной кроватью, на которой лежал он – какой-то другой, худой, с синяками под глазами – Петя.
- Привет, - выдавила она и осмелела – поцеловала его в щёку.
- Привет, - выдавил он, смущаясь и отводя глаза.
- Вот… наш класс собрал тебе… фрукты тут, - подбирая слова, поставила пакет с гостинцами на пол. – А ваш?
- Спасибо, - сказал Петя и через силу улыбнулся. – Нормально, приходят.
- Когда тебя выпишут-то? – нашла она чего спросить, лишь бы не молчать.
- Не знаю, - не знал он.
- Болит? – спросила она, показывая на перевязанный Петин живот с торчащей из него трубкой.
- Да не, - протянул Петя. - Я когда выздоровлю, займусь карате, - вдруг сказал он. – Вон, глянь, - кивнул на столик.
На столике помимо каких-то пузырьков и бинтов лежала фотография восточного вида мужика в белом с задранной ногой. И ещё вертикально нарисованными иероглифами.
- Ийя! – выпалил, тоже поглядев на фотографию Петя. – Кэрри. Я тоже так могу.
- Здорово! – согласилась Света, кивнув головой.
- И ещё с катаной, мечом таким, - хвалился он. Пытаясь понравиться снова. – И ладонью кирпич могу разбить, - махнул рукой, - Я лёжа все приемы проработал, мысленно.
Света кивала, через силу улыбаясь, радуясь, что хоть не молчат, и придумывала уже причину, чтобы уйти.
- Здорово! – опять сказала она, - ну, я пойду, - сказала, таки не найдя причину.
- Чтобы разбить кирпич, одной силы мало, понимаешь, - всё рассказывал он, словно не услышав её. – Нужна уверенность, что разобьёшь, вера нужна. Духовная практика, – говорил Петя о непонятном. Когда веришь, очень сильно, без сомнений, все мысли направляя на эту цель, мысленно как-бы уже разбив. То и в реальности разобьёшь. То всё получится. Вот. И…
Света ещё раз кивнула, встала и медленно пошла к выходу, стараясь дышать неглубоко этим противным воздухом.
- Пока? – спросила она.
- Пока, - разочарованно сказал Петя.
И ушла девочка, быстро дежурно помахав рукой, и натянуто улыбнувшись.
Долгие дни изучения больничного потолка, с представлением на нём поединков карате, идеальных капиталистических мужчин в белых одеждах с неприменными чёрными поясами. Идеальные люди - вот они, не эти бородатые Маркс и Энгельс, не этот маленький слабенький Ленин, не тот создатель Советского Союза на века Сталин, а этот беззвестный япошка с высоко поднятой ногой над всей этой коммунистической пустотой, так явно противно ощущаемой бездвижимым телом, бесконечно денно и нощно бездвижимым телом. Телом, у которого нет свободы, отделяющей человека от животных. Телом, над которым есть дух, заставляющий его изменяться во времени, перемещаться в пространстве.
Через несколько недель Петя начал вставать с кровати, ходить в туалет. Метров пятьдесят по коридору через сестринский пост от стыдной «утки» – в человеческий туалет, где тебя никто не видит - идеальная свобода.
Как-то ночью, проходя с наполненным мочевым пузырём по коридору, он заметил, что сестры, бабы Тани, обычно находившейся, как все сёстры, на своём рабочем месте, нет.
Пройдя до туалета, Петя обнаружил, что туалет почему-то заперт. Пришлось потихоньку идти на первый этаж.
Ступая по порогам вниз, Петя увидел лежащую под лестницей медсестру бабу Таню.
- Баб Тань! – потряс мальчик за плечи старушку.
- У-у, - проворчала та и отмахнулась.
- Вставай - давай! – попытался поднять её Петя.
- Что, мил мой? - не открывая глаза, выдохнула она перегаром, - не приходит девица?
- Нет, - понял Петя, - не приходит.
- Да ты не переживай, Петрух, одна ушла, другая пришла.
- А мне не надо - другая, - сказал мальчик.
- Ну, не надо и не надо, - пробурчала бабушка, - только запомни одно, что всё здесь в этой жизни и девки, и парни – ерунда.
- А что не ерунда? – спросил мальчик.
Баба Таня села, начала потихоньку вставать и встала. Качаясь, она пошла по порогам наверх, остановилась.
- Ты это, не держи злобы на меня. Это война всё. Там ведь знаешь как в лазарете, каждый день столько смертей! Мальчики, мальчики, мёртвые мальчики… И – спирт, и спирт. Вот так держишь его за руку всего в осколках родимого и знаешь, что сейчас он умрёт, не будет его на этом богомерзком свете. А он, милый такой, совсем юный – жить бы да жить, девок брюхатить, делает тебе признание в любви.
Баба Таня сделала несколько шагов и остановилась.
- Не ерунда, Петя – это любовь! – сказала она. – А любовь, Петьк, это жертва, понял? Когда ты делаешь добро другому, когда облегчаешь страдания. Или когда ты воюешь за свою родину, за товарищей своих, не щадя жизни. Вот сидишь в сыром грязном окопе, когда темнотища и холодища и хочется спать, а дурашный комбат орёт: «Мать вашу, вперёд! А не-то сзади свои же расстреляют, на хрен!» И ребятишки бегут и падают, бегути падают, а ты потом, молодая девка, от страха залудив склёный стакан, сжав свои жемчужные белые зубы, ползёшь к ним, перевязываешь, тащишь назад в окоп. То ли живого, то ли труп. Без конца, без конца… А потом тебе всё это снится апосля войны. Год, десять лет. Постоянно… А, - подняла вверх палец баба Таня. – Глазки, сиськи, письки – не любовь. Так, что ты, умей прощать. Так что, Петя, и меня прости, старую.
- Баб Тань, чего туалет закрыт? – вдруг крикнул сверху лысый дежурный врач и спустился к ним.
- Тык, это… - замялась санитарка, - Там кто-то мимо пола навалил, я и заперла пока.
Баба Таня ничего не сказала и пошла потихоньку наверх.
Врач, когда санитарка скрылась, спросил Петю грозно, - Ты мужик?
Петя кивнул.
- Настоящий мужик? – опять спросил врач.
- Да, - сказал Петя.
- Тогда ты ничего сейчас не видел…
Петю выписали через несколько месяцев, к новому году. В это время Света ни разу к нему не сходила, на вопросы просто отмалчивалась или говорила, что она здесь - не причём.
Они встретились на перемене, в коридоре, под криво растянутым над подоконником новогодним серпантином. Сухо поздоровались и остановились.
- Ну, как? – почему-то спросила она.
- Нормально, - ответил он. – Хожу вот в школу.
К Свете подошёл и взял за руку парень из старших классов, что-то шепнул на ухо и они вдвоём быстро пошли от Пети по коридору.
Вдруг Света остановилась, повернулась и подбежала к Пете:
- Я хотела спросить, Петь, ты говорил про родственницу, которая зубы лечит, - сказала она, волнуясь.
- Родственницу? – не ожидал Петя.
- Да, тогда в зубнушке. В каком посёлке?
- В Виле, - вспомнил мальчик.
- Можешь договориться?
- Для тебя?
- Да… Не совсем. Собаке моей, - замешкалась Света.
Разве лечат зубы собаке в человеческой «зубнушке»? Ну, пусть собаке, кошке, кому угодно, только чтобы опять быть рядом, хоть на время, на миг. Не было этих месяцев больницы, не было боли и тоски, не было разлуки, не было и её…
- Не было? – спросила она о чём-то.
- Не было, - с чем-то согласился он. - А зубы, – всматривался мальчик в её красивые глаза, – вырвать или сверлить? – спросил он, чтобы не отпускать.
- Вырвать или сверлить? А? Не знаю, - ответила она.
Её позвал старшеклассник:
- Ну ты пойдёшь, что ль на комсомольский совет?
- Да, сщас! – крикнула, не оборачиваясь Света, - иди один! – повернулась, и к Пете. - Вот так, хорошо, что скоро каникулы.
- Вот так, хорошо, ага, - зачем-то и он сказал.
Тридцать первого декабря, когда до наступления нового года оставались считанные часы, в квартиру Светы, где её семья готовилась встретить праздник, позвонили. Света открыла дверь.
- С наступающим новым годом, это Карат, чау-чау - тебе, - сказал запорошенный снегом Петя. – У него очень крепкие-прикрепкие зубы.
