- Кто разложил на подоконнике портянки, а? Тут что баня вам или солдатская столовая? – кивнул усатый капитан на сохнущее на подоконнике бельё.
Солдаты из автороты в бывшем храме Иоанна Предтечи, превращённом в столовую, кто с ложкой овсянки в руках, кто с набитым кашей ртом, рассмеялись на эти слова дружно.
- Да, чистые они, ужотко постирал! – весело крикнул молодой солдатик.
- Чистые - не чистые, а в столовой нечего бельё раскладывать! Ну-ка, убрать! – грозно приказал капитан.
Молодой солдат быстро дожевал, давясь кашу, встал и убрал с подоконника портянки, рассовал их в карманы штанов.
- Ох, если бы столовая, если бы баня, - мечтательно сказал старый солдат Тимофеич.
- Как? – не понял капитан.
- А всё в этой жизни, товарищ капитан, временно. Вот война была, да два года уж нет. Да и здесь столовая временно, - ответил старый солдат, и добавил, - Всё вернётся на круги своя.
Капитан покашлял в кулак, разгладил усы, оглядел фрески на стенах.
- Что ты имеешь в виду? – спросил он, - Что вернётся?
Тимофеич ничего не ответил и продолжил есть кашу.
Снова начали подниматься эхом под купол стуки алюминиевых ложек, чашек, чавканье.
Капитан уже забыл, зачем зашёл к солдатам, повернулся было уйти, но потом вспомнил:
- С вашими портянками этими временными всё забыл, зачем пришёл! – сказал нахмурясь. - Вот вы едите здесь и не знаете ничего, - обратился ко всем загадочно.
Наступила тишина.
- Да вы ешьте, ешьте, - немного смутился тишине капитан. – Я с одним делом пришёл. А дело-то в том, что под вами… - показал пальцем вниз.
- Ад? – тут же нашёлся молоденький солдатик.
Капитан опять погладил усы, насупился и сказал:
- Ад-то ежели и есть, то ниже находится, а между ним и вами- склеп!
- Склеп, склеп, - зашушукали бойцы.
- Это мне дед тутошний из домов местных рассказал, - сказал капитан. – Что бывших господ Баташовых хоронили здесь под церковью.
Зашумели бойцы, обсуждать стали меж собой. А кто-то громко сказал:
- То-то я видел, как ребятишки черепом футбол гоняли!
И снова тишина воцарилась в храме.
- Эх-а, вот не знали, и спокойней было-б, - жевал кашу пожилой солдат Тимофеич, - а таперича и думай тут про ентот клеп.
Капитан сильно закашлял.
- Не знали - это ничего не значит, - еле выговорил он. И уже отдышавшись, тихим голосом, словно боясь, что его услышат за стенами, а может и под полом, сказал. – В общем, надо нам куда-то припасы складывать, картошку-моркошку, а там, я заглянул, как раз подходящее место, не жарко. Так что, пока не приказываю, а прошу: кто полезет склеп очищать? Каждому по сто пятьдесят и день отдыха.
- Ужо пузо набили! – кто-то крикнул.
- Ничего, сто пятьдесят не пуд, - ответил капитан.
- Чего по сто пятьдесят, по стакану уж! – крикнули.
- Я что винзавод, что-ли? Литровину первача ставлю, сами разберётесь. Ну, кто смелый?
- Я! – выпалил молодой солдат.
- Я! И я полезу, – согласились несколько бойцов.
- Надо сейчас, пока не доели, - намекнули на выпивку.
- На сиденье в грузовике возьмите, - радостно сказал капитан, - как позавтракаете, я жду всех на воле.
Капитан ушёл, молодой солдатик убежал к машине, а все бойцы стали молча, стараясь не греметь посудой доедать свой завтрак, как будто прислушиваясь к тому, что в подполе творится. Но постепенно скрежет ложек, стук об пол кривых скамеек и разговоры стали громче.
- Я, вот как думаю-сь, - громко сказал Тимофеич, - что у товарищча капитана есть другая причина вытащить этих баринов.
- Какая? – спросил его прибежавший и уже разливающий в стаканы молодой.
Пожилой солдат помолчал немного, настраивая внимание бойцов, и ещё громче сказал:
- Брильянты!
- Бриллианты, бриллианты, - заговорили за всеми столами.
- Вот так, - сказал Тимофеич, дожёвывая кусок хлеба и отправляя в рот последнюю ложку каши. – В один час погибнет всё богатство земное.
Все солдты притихли, перестали жевать и греметь посудой, прислушиваясь к странным словам старого солдата. Но он только спокойно отёр куском хлеба чашку и отправил его в рот.
- Чего? – вдруг спросил молодой солдат за всех.
- А? – очнулся от миски Тимофеич. – А!- как вспомнил. – Я говорю, придёт время, когда един Ангель возьмёт камень, подобный большему жернову, и повергнет в море, - Тимофеич бросил ложку в кашу. - Вот также будет повержен великий град Вавилон. Вот. Со всем его златом, жемчугом и драгоценными каменями…
Вскоре подогнали к правой стене храма к склепу грузовик и несколько солдат зашли туда внутрь.
Дюжина детей выбежала на перемену из соседней школы номер пять и увидели копошение возле храма.
- Шкелет оттуда вылезет? – боязливо спросила второклассница Рима у старших детей.
- Ага, вылезет и съест тебя, - отвечали ей дети.
А Вовка-дурак, как услышал о скелете, начал его изображать под детский хохот, поднял руки вверх, зарычал, заходил по кругу.
Изнутри раздавались стуки кувалды по кладке, потом они стихли и из склепа вылезли солдаты с хорошо сохранившимся гробом из золотистой парчи с чёрным матерчатым восьмиконечным крестом на крышке. Гроб поставили на траву, осмотрели, где гвозди прибиты и начали открывать. С крышкой справились быстро, открыли гроб, открылась пожелтевшая простынь.Вот её сняли с покойника – обтянутого ссохшейся чёрной кожей с белыми длинными волосами. Костюм его и туфли как новые были.
Пахнуло чем-то таким, что Рима сравнила с погребом, где картошка хранится. А молодому солдату и вид этого покойника, и запах навеяли мысли о тленности старого ненавистного мира, в котором смешались и помещики из учебников истории, и мировая буржуазия и фашизм, который победили недавно. И о скором прекрасном пахнущем духами «Красная Москва» времени коммунизма. Там, помечтал он мимолётом, учёные создадут напиток бессмертия, не будет смертей, все будут молоды и красивы. А не такие уродливые покойники, какие производил тот прогнивший барский мир. И он, здоровый юный боец завсегда в этом мире останется таким молодым и красивым, и все девки в его деревне останутся юными. И всю эту коммунистическую вечность он будет ходить с ними в пахнущую берёзовыми вениками и хвойным мылом баню. А потом пьяные и весёлые будут на плете возле его дома петь песни под гармошку. И это будет всегда, это будет вечно. Не будет болезней, старости и смерти, только раздольная жизнь под красными знамёнами с портретами Ленина и Сталина…
Капитан подошёл ближе, брезгливо полазил руками в гробу, зачем-то пощупал покойника, нашёл в кармане пиджака какую-то штуковину, разглядел её мельком и, недовольно что-то бурча по нос, положил в карман голенищ.
Потом отошёл от гроба и скомандовал солдатам:
- Взяли – понесли!
Четверо солдат легко, но бережно – как-бы не развалился - подняли гроб и понесли к грузовику.
Тут Вовка-дурак поднял камень и бросил в гроб. Промазал.
Кто-то из детей тоже бросил, потом уже все дети начали бросать в покойника, кто - попадая в него, кто в ругающихся солдат. Только маленькой Риме не достался камень, все близкие большие камни дети быстро схватили. Рима искала подходящий камень и вот, кажется, нашла, но опять не то – сухая коровья лепёшка. Бросила её, руку о платье отёрла. Потом побежала к обочине, нашла несколько камней и подбежала опять к ребятам. Один камень оставила, остальные рядом положила. Замахнулась обеими маленькими ручками и хотела бросить, но кто-то сзади нежно взял её за руки.
- Камень преткновения и камень соблазна, - улыбаясь, сказал Тимофеич. – Давай-ка выбросим, - и выбросил.
Рима от обиды зарыдала.
- Чего его жалеть-то, скелета-то, - сказал ей Вовка-дурак. – Не плакай уж, Рим, – и, зло смотря на Тимофеича и скалясь во всё своё морщинистое лицо, погладил девочку по голове. Потом поднял один из её камней и бросил в гроб, который уже погрузили на полуторку.
- Детки, ну-ка быстро на урок! – закричала подбегающая пожилая учительница, - Бегом в школу!
Дети не пошли.
- Что ж вы делаете-ка, нехристи! – заголосила она, то ли на детей, то ли на взрослых. – Креста на вас нет, ужо проклятие кликаете на себя. Шутки шутите? – то грозила пальцем, то почему-то к удивлению всех, крестилась. – С этим не шутят! Мало того, что церквы позакрывали, да ещё кощунствуют. Но камень, который отвергли, сделается главою угла, - и начала ворчать что-то невпопад про загробный мир, про ад и чертей, про Бога и Православную церковь.
- Хватит, тётка, орать на ветеранов отечественной войны! – рявкнул на неё капитан, - Чему детей учишь!
Учительница как опомнилась, взяла двоих детей за руку и повела к школе.
- А мы тоже такие будем? – спросила у неё Рима, когда они уже подходили к школе.
- Нет, Рима, мы, вы такие не будете, - ответила девочке.
- Это только буржуи такие бывают страшные, потому что рабочий класс угнетали, – утвердила Рима. - А какие мы будем, когда умрём? – спросила она.
Учительница ничего не ответила на это.
- Красивше, конечно, - сама ответила девочка. – Но всё равно нас закопают, и никто красоту нашу не увидит.
- Не красивше, а красивее, - поправила учительница. - Отстань, Рим! – крикнула на неё. Все умрут, никого не останется на Земле. А потом, потом, - замялась она, - все воскреснут, кто – для вечной жизни, а кто в погибель, - почему-то непедагогично и шёпотом сказала.
Грузовик завёлся и капитан, наскоро докурив папиросу, сел в кабину. Полуторка поехала. Капитан достал медальон, открыл и его взору на одной половинке предстал маленький портрет молодой красивой женщины с зачёсанными назад в хвостик волосами. На другой половинке медальона была золотая гравировка: «Деду И. Баташову отъ внучки Дарии»
Капитан что-то зло пробурчал, высунул в окно кабины руку с медальоном и выкинул его в пруд.
- Серебро – не золото, - сказал шофёру. - Чёрт, а! Не густо! Ну что за люди были, золотишка в гроб не положили, а ещё эксплуататоры. Сколько времени потерял на этого покойника, лучше бы к зазнобе сходил.
- Куда? – спокойно спросил солдат за рулём.
- А? – не понял сначала капитан. – А на закрытое кладбище рядом с тринадцатым детским садом, то есть с бывшей малой церковью, то есть… в общем, ты понял, - сказал он шофёру. – Закопаем там втихую барина. А после за картошкой поедем. Начнём на эту зиму, на вечную русскую зиму запасы делать.
