Смотрящий вдаль да увидит, да расскажет нам истории цветных времён, проносящихся стрелами войн и голубями мира, да устроит великий пир нам на поле брани на костях прошедших и на душах будущих. Веселись сидящий на троне настоящего, пока есть ещё время. Прикажи раскопать эту гниль лесную. Чтобы извлечь из недр века девятнадцатого быль.

Ведь так и пелось у Матрены внутри, и вырывалось на волю странная легкость, и опять закрыла глаза, пряча от солнца, и так тоже плохо и выспалась ведь, а рано. Так и убегали секунды, уводящие стуком настенных часов – тук, тук, бом, бом – ух, ты  - да ведь это колокольные! И вспорхнуло тело легкой птицей, подлетело к иконам в углу, опустилось.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь, – пытаясь в ритм колоколов запричитала.

И звон уж утих, а она не заметила. – Пресвятая Владычице, моя Богородице… - знамение, поклон и дальше, дальше и колени как-то не устают, - яко благословена еси от всех родов, и славится  пречестное имя Твое  во веки веков. Аминь! – протянула Матрена высоко, несколько постояла ещё, опустив голову до пола, рассыпав волосы на половике и встала.

Еще перекрестившись, посмотрела в лампадке масло – долить бы надо – и пошла умываться.

День ещё не развился, петухи драли глотки, подзывая свои семейства, да пастух с шумной животной толпой прошагал, уводя на пастбища, вот и пастырь, отец   Алексий   послал мальчишку ещё звонарить – подзывал народ во храм. Разливались волны аж и далеко в леса и не утихали ещё, Матрена закрыла калитку, осмотрела ещё свой дом трехоконный с узорчатыми ставнями, которые ещё муж покойный резал, и поплыла.

Не пожилая, еще и лицо-то гладкое, сейчас обрамлённое праздничным цветным платком, сколько раз советовали соседки – выходи замуж. Ан, нет, до коли мне ещё заново жизнь-то начинать, уж коли судьба быть одной  - значит так и бывать. Да и привыкши как-то, всё спокойнее. У детей своя жизнь. А у меня – все к Богу.

Так и велось.

И на селе Выксуни Ардатовского уезда Нижегородской губернии, как и во всей России жизнь новая только-только началась, как объявил Александр Второй о свободе царскою милостию высочайшим указом, так и чувствовалось – всё должно измениться к лучшему и сам воздух наполняло что-то волнующее, праздничное, в самой атмосфере общения угадывалось зарождение чего-то небывалого и таинственного.

Самое утро вроде как и такое же, вроде и какое-то большее, как бывало в девках, легкое такое, когда босиком по росе красивыми белыми ногами чувствуешь землю как близкое, родное и она принимает тебя, лаская и щекоча – приятно ногам – приятно и телу. Здоровое, оно летело в тумане и платьице не замечалось, да ещё молодая ведь, да ещё никого вокруг, можно и бежать, кружиться, танцевать, а ну его, это замужество – вон на мать посмотришь, хоть плачь от горя – вот прелесть – свободная! Пока. И будет ли ещё такое утро…

Так вот и шла Матрена, улыбалась про себя, вспоминая. Все также испокон веков, только мы стареем. Да что еще эти годы, как в лесу заблудишься в них и забудешь про них, только идешь, идешь и дети уже взрослые, и мужа схоронила, а всё вроде так же душа поёт в такое утро, только вот не спляшешь…

Очнулась – дорога к луже привела – Матерь Божья, как же так! Постояла, прикидывая, всё таки чуть правее и пошла. Сроду здесь такой лужищи не было. Да когда ж она кончится, батюшки, и здесь все сыро – пошагала, выбирая, да все леском уж маленьким, среди сосен, ну вот вроде – пролезла.

Оглянулась вокруг – жутковато здесь одной-то.

Здесь говорят, видели свечи горящие, да не раз и звоны слышали колокольные. Господи, Боже мой – перекрестилась.

И уж вышла почти на сухое-то, как на встречу Женщина – в чёрном во всем и платке – уж не траур ли, не знай, вроде нет знакомых у кого покойник, может не знала чего. Поздороваться или нет, гадала Матрёна, пытаясь разглядеть лицо незнакомки, да тщетно – непонятное какое-то лицо, какое-то неземное и ближе уж разглядела – красивое, светлое.

Женщина тихо шла навстречу Матрене, кротко так, но гордо смотрела на неё. Матрёна привыкшая смотреть все вниз не на людей не могла никак отвести взгляда от лица, невольно сравнив с иконой Богородицы, но опустила уже, приблизившись, как-то не выдержала и встала.

Что-то изменилось сразу и вокруг, и внутри. Оцепенение и благость нахлынувшие на Матрёну завладели существом её. Так и стояла мгновение и Женщина пред ней. И кротко так, чуть улыбнувшись спросила  незнакомка:

Куда ты идешь? – зазвучал голос нежный. Вскинувши взор на голос Матрёна увидела глаза – чистые, какой-то свет лился или отражался в них. И сразу это – голос и взор Незнакомки так задели ее душу, что чуть не закричала Матрена, но собралась:

Иду к утрени, – и добавила тихо. - в Выксу, – и опять опустила глаза.

Зачем туда? – сразу спросила Незнакомка. - Пойдем в монастырь.

И почувствовала Матрёна что-то сильное и великое, чей-то взор на себе, призывающий по правую сторону. И оглянулась. И увидела.

Город в тумане показался – вот-вот руку протяни, шаг сделай и там уж будешь, там, где лес стоял только что. Фу, фу - сон, грезится.

-  Не бойся, – гладь голоса в сердце вошла и успокоилось оно и сомненья ушли, заменившись восхищением и радостью – как быстро выстроили!

-    Пошли, Матрёнушка в монастырь.

- А! А туда… ну да.

И город этот, монастырь уже явно, белым камнем вырисовывался и кресты, кресты православные – Матрена перекрестилась:

- Матерь Божья!

И Женщина ближе подошла, лицо красивое-красивое и пошла туда.

И Матрёна за Ней.

Не видывала она ничего такого, только на картинках.

Но – пошла за спиной Незнакомки и, заметила, что пелена в глазах такая, как в девках на пруду под водой с открытыми глазами наплаваешься – на что не посмотришь – светится всё вокруг.

И надо же на Выксуни такую красоту отгрохали, да быстро – дома большие белые, вокруг оградки чугунные резные, и монашки везде, и кланяются, здороваются, а где Женщина – пропала, затерялась, но все в огромный храм идут, такой большой, до неба – у Матрены дух захватил – вверх глянула, а бабы-то не знают, подумала.

- Вот что здесь есть, а я всё в Большую церкву хожу, да в малую иногда на Выксунь, а тут – монастырь!

- Как называется?

- Иверский.

- Иверский!

И кланяются, заходят внутрь. Запах, свечи, пение где -  здесь, там. И народ разный – монашки и господа есть.

И стояла как хмельная уж конец службы, к Причастию ближе руки сложила крестообразно – пошла.

Как причастилась – словно летала в лёгком и уже не болезном теле, выпорхнула из храма, а тут Женщина эта:

- Пошли провожу, Матрёнушка.

Пошли, – покорно сказала, а что  - как теперь и не знает до дому.

Пошли молча так сзади Матрёна, боясь почему-то говорить.

В лесок вышли, леском чуть почаще что – глянула, нет Женщины, туда, сюда, нет! Ещё чуть прошла – дорога, слава Богу. И то ладно – домой.

А назавтра рассказала кому успела и пошли кто захотел и поверил ей посмотреть. Но ничего не нашли. Так и посмеялись – мол, приснилось бабе. А она еще попам рассказала – те хоть и с недоверием, но рассказали митрополиту Нижегородскому Макарию. Как знать, но приедет на Выксунь через три года Варнава – иеромонах из скита Гефсиманского при Свято–Троице–Сергиевой лавре, чтобы строить обитель здесь, а, услышав историю эту, не будет сомневаться нисколько, где быть сему, дабы знает – не шутят с таким.

                                                                      конец