Как камень стал чернее ночи, как стены когда-то белые скрыла она, словно грех от глаз Божиих раскажи, раскажи звонарь  о годах недавних, сними пелену настоящего с ее гордым храмом восстановленным с золотом куполов, со светом крестов.

Вот они, ещё молодые, ещё только катят со всей округи выксунской резину от колес автомобильных, затаскивают в проемы разрушенных большевиками стен, складывают в башню посреди безкрышенного храма. И ты, ангел алтарный, в сомнении – веселиться или плакать. Будь беспристрастен, время твое еще не натало. Жди ночь, жди ночь, жди…

И она пришла, тьма страстная в предверии Воскресения Христова. И двое ребят, словно котов полуночных влезли в дыры обиженных стен и один, чиркнув спичкой осветил своё длинное лицо улыбающееся  со свисающимися на него длинными волосами – Борыська.

- У, у- ух! – пропел он почти басом ломающимся голосом, - Яко с нами…!

- Яко, яко! Х… хватит спи-ички жечь. Еще нет две-енадцати, – озлился заикаясь на Борыську второй, Серый.

- Ну и че, нет двенадцати. Чего ждать, когда менты привалят? – обиделся Борыська. -  У тебя часы есть-ли?

- Ну есть, – ответил Серый. - Ну-ка за-асвети.

- А- а! – поймал Борыска и съязвил - спички не трать и поднес огонек к Серому.

Но он потух и Борыська снова зажёг спичку, засветила она Серого лицо круглое, маленькое  с короткой стрижкой, и руку с Полетом.

- Полчаса. Полдвенадцатаго. – произнес шёпотом Борыська, и вдруг рявкнул. - Да какая разница! Пока разгорится.

А ночь, ночь такая звездная, вот ведь как бывает на Руси – поднимешь в храме взор вверх, а там – небо, бесконечная вселенная, и порадуешься на миг величии Творца, создавшем мир и сразу погруснеешь от ничтожества человека, допустившее оное – храм без крыши.

Борыська пальцы обжег от спички, бросил и в азарте фантазирует:

- Слышь, Серый, прикинь, а… Когда-то здесь службы были, попы пели, народу куча…

- Все ве-ернется, – почему-то ответил Серый, и сам подумал – вот ведь фантастика.

- Ага, чудеса – вернется, – язвил Борыська. - Крышу снесли, колокольцы сняли – одны развалины.

- А ты, Бор-ыысь, шире думай, – уже гнул свое Серый. - Де-ело не в этой вот ра-азрушенной церкви, а во всей, понял – в-оо всей! Придет время и везде постр-ооят заново.

Вздохнул Борыська тяжело:

Вот тогда и припомнят нам костер…

Ангел, пребывающий при алтаре улыбнулся. Он, макнувший одно крыло в вечность ведает, что сии слова – правда. Не пройдет и десятилетие и те же ребята, уже возмужавшие станут носить кирпичи, мешать цемент, строить и восстанавливать. И чуть позднее стоять среди множества Христова Тела на литургии и славословить милосердного Бога. И хитро прищурясь, ангел возрел далее, как их, Серого и Борыську, Сергея и Бориса будут рукопологать во священство…

По огрызкам стен, чуть касаясь неба в глазницах окон побежали их две тени – что-то засветилось вне.

- Тихо, Серый, – шёпотом испуганным прошипел Борыська. - Милиция.

Ребята дыхание затаили, прислушались. Лишь ветер, словно Дух Божий ласкает камни и дождь, будто слезы ангелов оплакивает их. И чу – стуки, скрежет, смех переходящие в полоску света  - фигуры с фонариком залазят внутрь.

- Да это наши из старого микрорайона, – обрадовался Серый.

А те смеются, что напугали.

- А мы думали запалили уже, – говорят.

- А мы, - говорят. - бензину принесли для пышности…

Вот уже какой советский год в ночь перед Пасхой в разрушенном Христорождественском храме, стоящем у Верхнего пруда подростки устраивают костер. И жители, в чьих сердцах затаенно и тихо спрятано зерно веры и в чьих головах помазано хоть какое-то правильное славие Господа радуются, словно не Русь это святая, а чужая языческая страна, да в первые годы апостольские. А некоторые крестятся в темноте и шепчут покаянно неведомому и забытому Богу:

- Христос Воскресе… Христос Воскресе...

- Христос Воскресе! – воскликнул Серый, еле успев отпрыгнуть от пламени запаленной резины. - У-ух ты! Полыхнуло!

Вот он костер взамен свечей, крики взамен молитв прими, Господи, хоть это по радости Воскресения Твоего и прости нас, грешных за дедов наших, разрушивших святыни.

Огонь, дух видимый объял середину храма, разбрасывая мазки красного по черным стенам. Искры – слова трескучие разлетаются во тьму неверия, освещая красотой Истины. И дым этот черный, как племя сатанинское вьется подле Света Мира, пытаясь застилать его. Ан, нет. Не удасться вовек вратам ада одолеть церковь Христову. Что есть сейчас эта темень князя мира сего с путами большевистскими – прах. Ибо не долго осталось, воссияют храмы чистые и польется звон колокольный по всей России: Христос Воскресе! Христос Воскресе!..

- Христос Воскресе! – и Борыська пробасил и перекрестился.

И кто был тут в бликах краснопламенных тоже робко и неумело, глядя на Борыську осенили себя. И кто-то папиросу задымил, на что Серый, увидя запищал:

- Ну-у, блин! Туши быстрее, дя-ятел. В церкви не-е курят!

А тот все же зачибковал, спрятал в карман, гнусавя:

- А костер можно.

- А ко-остер нужно… - не договорил Серый, услышав усиливающийся шум милицейского “козлика”.

Стало тихо; даже костер, показалось, и тот  уменьшил свой треск и пламенное воздыхание. Только дыму стало гуще и вонючее.

Скрипы тормозов, хлопки дверей, мужские голоса.

Ребята заерзали возле костра, заметались кто куда, да подальше от глосов попятились, уже быстро, почти бегом. А там, насупротив тоже голоса обнаружились. Вот куда – в третью сторону, в четвертую, а там окна выше, подсоба нужна. В темени друг дружку выталкивают вверх у стены в проем, быстро оглядываются и – тикают в ночь.

А в других проемах, где лазить не надо уже высветилась милиция. Несколько человек в форме вбежали, осмотрелись сквозь огонь и, увидя последних ребят кинулись ловить.

А последним оказался Серый.

- Серый, быстрее! – слышал он удаляющийся голос Борыськи и затихающий топот друзей.

Мелькнуло в голове – не успею.

Мгновения – искры от костра – швырк, швырк – вылетели и погасли. Секунда, другая – Серый -  куда, метнулся в темень вдоль стены, а темень – мимо бликом огня отошла. Серый прыжками дальше, да здесь кружи у стен, все равно некуда. А погоня, слышит парень, тоже прыжками по камням следом с руганью, с матом. Нот еще темнее – проём, вход, а дальше пороги под ноги встревают. Ну да, на колокольню безколокольную влаз. Еще темнее, больше на ощупь, свет позади остался, а вон еще лунный сверху правда начал просачиваться.

И крики ребят где-то уже за ним.

Серый – прыг, оступился, всем собой на камни распластался. Больно ведь - ах, но вскочил тут же и на полусогнутых ногах, да кое-где руками в помощь,  по ступенькам полез. Но на миг остановился дух перевести и послушать сзади - ну да, бежит все еще милиция следом. И, явно уж кричит – стоять!

Стоять – все движение духа русского пыталась остановить власть советская, всех поставить в строй и приказать – вот сюда топать строить вавилонскую коммунистическую башню. А дух не хочет быть на земле, дух в выси невидимой ищет своего Христа, лезет по темени к своему Господу, таща на себе тело человеческое к Воскресению…

Лестница, площадка, перила – всё. Серый задыхаясь быстро осмотрелся – куда еще? Вверх – все, вниз – никак. Тупик!

Стоять! – тень вылезла следом и стала напротив, блестя какардой на фуражке и пуговицами кителя.

Мелькнуло в голове Серого – свяжет, наручники наденет, или бить еще будет, или скинет вниз.

Серый за перила схватил обеими руками крепко-крепко и как вспышка внутри, в глазах  из далекого детства слова огненные выпорхнули, слова которые бабушка читала, которые и не учил он  - закричал в ночь:

- Да в-в-восстанет Бог, и ра-асточатся враги Его, и да-а бегут от ли-ица Его не-не-енавидящие Его!

И сам заметил – уже без заикания голосил:

- Ка-ак рассеивается дым, Ты рассей их; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия!

И увидел, как огонь внизу уже утихавшего костра взметнулся ввысь, как кто бензина цистерну плеснул и, оторвавшись от родного пекла вспорхнул к колокольне резко и, влетев в проем окутал жаром милиционера.

Тот завизжал, вмиг запылал мундир его и он, махая руками и крича, побежал в огне вниз.

Столб огня пронесся по храму, выбежал наружу и остановился. Серый разобрал сверху в свете пламени, как подбежали люди, как начали тушить, как потушили, потому что огонь угас, стало темно и не видно уже. Только крики, ругань еле разборчивая, шум мотора и полоски света от фар уезжавшего “козлика”…

Утром уже, с криками петухов оглашенных в окрестных дворах, как прообраз литургии, которая будет по меркам вечности совсем скоро, к храму прикатило несколько машин – Волги и “козлики”. Из них вылезли несколько человек в костюмах и милицейской форме. Обошедши храм, они залезли внутрь, походили там, влезли на колокольню и вышли снова к машинам. Один, похоже самый главный в костюме перекрестился неуклюже и промолвил остальным:

- Вот что, товарищи. Ежели отпишем наверх как было, не поверят, за дурочку сочтут. И снимут, нафиг, за это ЧП. Так что придумаем чего нибудь другое… Водку взяли? Взяли. Ладно, поехали яйца катать…

                                                                     конец