ПУТЬ НА РОДИНУ. Ах, целина, целина… «Ну, здравствуй земля целинная!».

Перед самым отъездом на Родину мы семьей жили в Мукдене. Шел 1954 год. Жили не плохо, квартира наша была в чуринском доме при главном магазине на проспекте Чжун Шан лу. Было нас четверо: мы с мужем Сергеем, наш сынок Вовочка 2 года и моя мама, приехавшая к нам из Харбина сразу после рождения своего внучка, да так и осталась с нами. Сергей работал у Чурина заместителем начальника АХО, я - в Химическом Управлении в промышленном районе города - Тиси, преподавала молодым специалистам гидрогеологам русский язык. Директор Управления также брал у меня уроки. Материальная сторона нашей жизни была более, чем достаточной. В окружении чуринских сотрудников, а это были русские, китайцы, корейцы, оно было добропорядочным, дружественным. Поэтому, когда мы засобирались уезжать в СССР, очень многие не советовали и даже отговаривали от этой идеи. Но… мы рвались на Родину!

Это был последний наш год жизни в Мукдене. Еще с весны началась кампания по репатриации русского населения в районы целинных и залежных земель. Я была со школьной скамьи членом Союза Советской Молодежи ССМ, там, в Мукдене, у нас была ячейка, мы ходили на собрания и всякие молодежные мероприятия. Вот там-то и начали агитацию возвращения на Родину. Мы горели этой идеей и всячески старались попасть в первые ряды отъезжающих. Сергей не был эсэсэмовцем, он не любил мои отлучки и ко всему относился отрицательно. Но и он тоже горел уехать на Родину. И вот настало время, нас пригласили в советское Консульство на собеседование. Заполнили анкеты. Сотрудник начал свою речь с того, что мы едем в никуда! То есть, не должно было быть иллюзий, это не к теще на блины, он так и сказал! Может быть, будем жить и в палатках и претерпевать всевозможные трудности, вплоть до того, что в голод и холод… Мы были одержимы патриотизмом, начитавшись книг и насмотревшись советских фильмов о комсомольцах-добровольцах! Мы были непреклонны к доводам моего папы: «Ребята, там будет плохо, там будет все, о чем я видел и слышал все годы, живя на чужбине! В Советской России хорошего не придется ждать, поедем за речку, - так тогда называли страны, куда можно было поехать, туда тоже приглашали – в Австралию, Бразилию, Парагвай -Уругвай! Но местные китайские власти были в сговоре с Советами и туда не пускали добровольно. Нужно было выжидать время и платить дань китайцам, чтобы уехать «за речку!» Отец наводил справки, там было такое условие, что он может поехать только с семьей, в которой есть молодые ее члены. Только тогда это было осуществимо. Но мы-то ни в какую не хотели, только в Союз! Вот папа мой и поплатился достойным воспитанием меня в патриотизме! Он всегда воспитывал во мне это чувство, и оно сработало не в его пользу! И мы стали строить планы поездки на Родину.

Ничто нас не останавливало, ни палатки, ни холод-голод! Мы должны ехать и всё! Приехал из Харбина папа. Привез деньги за проданный дом, в котором когда-то началась наша жизнь в Саманном городке, и из которого я уехала замуж в Дальний. Мы начали собираться на Родину. Купили массу красивых вещей, изящную обувь в том числе, и я в селе, в которое нас привезли, выглядела, как и должно быть человеку, приехавшему из-за границы., особенно в то время, когда магазины были пустыми. Родители купили нам по замшевой коричневой куртке, куртки были великолепно изготовлены из тончайшей замши и выглядели очень модно. Судьба этих курток печальна: в процессе «целинной» жизни, около двух лет, пришлось продать их за хлеб насущный. В то время наши отъезжающие мукденцы покупали все, что могло пригодиться в нашей дальнейшей жизни на Родине. Покупали с собой красивые вещи - кожаные сумочки, кошельки, пудреницы с зеркальцем, украшенные красивыми орнаментами, рисунками экзотических пагод, и всяких китайских достопримечательностей. Везли все, что могло представлять ценность на случай, если придется туго, продать в трудную минуту. Люди вкладывали свои средства, чтобы как-то сохранить и уберечь все, что нельзя было тащить с собой через границу. Выдали отъезжающим списки разрешаемых для провоза вещей и запрещенных. И вот тут начались гаданья, а можно ли, а может нет, а вдруг отберут? Пришлось многое выбросить, даже нужных вещей. Тщательно отбирали фотографии в альбомах, книги, можно-нельзя! В каждой семье за всю жизнь набралось немало дорогих сердцу предметов, с которыми жаль было расставаться. Запрещено было брать с собой грампластинки с танго и фокстротами, это пережиток! И люди с болью в сердце оставляли. У нас дома тоже было около ста замечательных пластинок с Петром Лещенко, Вертинским, Шаляпиным, Реджи. Все побросали. Шерстили альбомы с фотографиями, выбрасывали все, где могли быть запечатлены японцы, а их за нашу с ними совместную жизнь было не мало, даже у нас с мамой. Она водила меня ребенком в городской сад, и меня обязательно хотели снять японские студенты, кудрявую с льняными волосами малышку в их компании. Безбожно вырезали такие фотографии! Помню, как бездумно выкидывали вон все, что могло компрометировать. Так попала на выброс бесценная моя тетрадь с записями и лекалами моего обучения кройке и шитью французским методом Ворта. Я после окончания 9 класса в каникулы прошла курс обучения у замечательной в то время портнихи Галины Демент в Харбине. До сих пор помню и жалею о содеянном!

И вот назначен был день нашего отъезда 6 июня 1954 года, из Мукдена. Мы ехали в одной из первых партий. Накануне собрали нас, несколько семей, состоявших из молодых людей и двух стариков – мужа и жены, и только было всего двое детей, наш Вовочка и Никита, сын Коли Соколова с его мамой. Мама мальчика недавно скончалась от белокровья, и они ехали втроем. Не помню, как нас провожали всем двором, Лалетины Иван, Лиля, и дочь Наташа и бабушка, должны были ехать следующей партией, и мы прощались навсегда… Помню вокзальную площадь, на ней советский танк - память 1945 года и идущий прямой стрелой от него проспект Чжун-Шан-лу… Погрузили нас в мягкие спальные вагоны, тронулись, поехали… За окнами промелькнули последние задворки города, грязные и неприглядные, оставшиеся в памяти… И вот он, Харбин… Раннее утро, но на перроне народа полно. Встречают близких, родных и просто знакомых. Среди них Волька… откуда только узнал? Но город маленький, слухами полон. Сказал, что придет к отъезду вечером провожать. Выходим в город, нас встречает отец Сергея, едем к нему в Мадягоу на Бельгийскую улицу познакомить внука с дедушкой.

Первое впечатление от Харбина: все бывшие белые стены зданий запачканы грязью так, будто страшный ураган пронесся над городом, «заплевав» стены домов. Говорят, да, 5 марта, в день смерти Сталина, погода так разбушевалась, что не было видно неба, был мрак и действительно страшный ураган, который крушил все на своем пути и нес комья грязи и щебня.. Папа наш с нами не поехал в Союз, остался на неопределенное время в Харбине. Мы много об этом говорили, доказывали и увещевали, что он должен быть с нами. Но… Он должен был остаться, чтобы в течение года ликвидировать остальное хозяйство, флигель и участок. Но основной и главной причиной было то, что он… БОЯЛСЯ! Он боялся, что не избежать лагерей, что ему не забыли Белого движения, его пули, с которой он год жил, раненый под Волочаевкой… И мы должны были на месте обо всем узнать и разобраться и ему доложить ситуацию, только тогда! И вот снова вокзал и полный перрон народа. Объятия, слезы и плач, все прощаются так, как будто едут навсегда и никогда больше не встретятся. Садимся в вагон, смотрим в запотевшие стекла, поезд трогается, едем. Проезжаем задворки Фудзядяна к сунгарийскому мосту, едем по нему, и тут прорываются потоки слез и причитаний, что это навсегда! Сейчас по прошествии всей жизни это чувство вскрыло все уголки памяти и дало понять, на сколько тогда это все обернулось трагедией для многих и многих людей, уехавших из своих теплых насиженных гнезд…

Ночь проехали по всей западной линии до станции Маньчжурия. Утро началось с того, что пришел наряд, проверяющий граждан-переселенцев, их скарб, что везут, сколько, есть ли запрещенные пластинки, журналы, а то и золотишко! Но все было в норме дозволенного. Сергей, как глава семьи, получил за нас четверых подъемные 4800 рублей (так много, казалось!), решили что-нибудь купить. Но, покупать-то нечего! Так, всякая мелочь – мыло Земляничное, халва с незнакомым названием Тахинно-ванильная, но ничего, вкусная! Да, в Китае было грязно, но здесь… здесь показалось убого грязно, люди плохо одеты, матерщина висит постоянно в воздухе, без привычки коробит слух. Как тогда все было непривычно дико, но надо было пережить все это каким-то образом. Все в дальнейшем пережилось и стало привычным, хотя до сих пор и возникают иногда противоречия. Подали состав из пульмановских старых грязных вагонов. Конечно, это был шок после спальных китайских. Деваться было некуда, начали обустраивать свое временное жилье, а ехать надо было долго, дали назначение всем вместе в Красноярский край, Сухобузимский район, село Миндерла. Где это, мы никто не предполагали, знали, что далеко и только. Был июнь довольно с холодными ночами, это не Мукден и даже не Харбин.

В передней части вагона были нары, положили туда маленьких наших мальчишек Вовочку и Никиту, дети спали головками вперед по ходу поезда, но к ночи их скатывало к проходу. Посреди вагона была печурка, грелись возле нее и варили чай. На остановках, когда наш эшелон стоял на запасных путях, наши мужчины – попутчики и земляки, ходили воровать уголь, ехать пришлось две недели. В задней части вагона стояли вещи и мебель кого-то из наших, постепенно все устроились, перегородили простынями свое пространство и так ехали дружно. Наша молодежь, Коля, Жорик, Павлик, несли дежурство и охраняли от дорожных мародеров, постарше бегали за кипятком на вокзалах, если такое доводилось. Чем все питались в пути? Да всем, что приносили к эшелону добрые и бедные тогда люди. Ведь совсем не так давно закончилась война, было голодное и жестокое время. На вокзалах было много покалеченных войной людей, безногих, безруких, на костылях и на самокатах, сидящих без нижних конечностей… Попрошайничали, собирая милостыню, были и воришки, все тогда было… А женщины выносили вареной картошки с солеными огурчиками, капусту, хлебушка, а то и яичек. Вот мы этим и питались.

Первая большая остановка была на станции Карымская, всему нашему эшелону предстояла «помывка»! Запаниковали. Родители наши были наслышаны, что в те далекие годы, когда везли советских граждан домой в Союз, в Карымской мыли и, отнимали все ценное, что было у людей, возвращавшихся из Китая на Родину. После бани шло распределение. И тут многие всполошились, боялись, что отнимут все оставшиеся ценности – обручальные кольца, нательные крестики и прочее. Некоторое время мы были в замешательстве, но все обошлось. Выдали нам обратно горячую, прошедшую обработку нашу одежду, и поехали мы дальше. Что особенно угнетало и волновало, это тяжелый женский труд, на всем протяжении нашего двухнедельного путешествия по Сибири везде можно было наблюдать, как они бедные выполняли мужскую тяжелую работу. Да, война унесла жизни многих и в лагерях в то время еще оставались мужчины. Вот и пришлось женщинам взвалить на себя тяжелую ношу…

Еще волосы вставали дыбом, когда даже малые дети вот так просто, как-будто стишки под ёлочкой, выкрикивали матерные трели, так, не задумываясь, и наверно часто не понимая даже смысла сказанного, не говоря уже о взрослых, для них иначе и разговора бы не получилось, если бы не употребление матерщины. Однажды нам объявили, что скоро подъезжаем к озеру Байкал! Мама моя встрепенулась, это были места ее детства, хотя ее вывезли тогда в Китай двухлетнюю на строительство КВЖД, с семьей двоюродного брата Антона Синицына. А здесь по ее мнению должны быть где-то в Читинской области польские поселения времен царских. Значит где-то заброшенные могилы родительские – отца, польского офицера Иллариона Круль, сосланного царем в Сибирь.. матери и младенцев братьев. Наш эшелонный народец зашевелился, кому-то очень захотелось искупаться в Байкале, шутка ли! А кому-то - попробовать Байкальского омуля! И вот Байкал! Всем эшелоном высыпали из вагонов и подались к берегу. Открылось неописуемое чудо - БАЙКАЛ-БАТЮШКА! В утреней дымке и свежести начинающегося дня предстало это чудо! Мы стояли завороженные, восхищаясь увиденным, потом все, как один, вошли босые в священные воды Байкала, и полилась песня! Пели хором «Славное море священный Байкал… и «По диким степям Забайкалья»… Как часто бывало, во многих харбинских семьях в застольях пелись эти песни, полные горечи потерянной Родины… Вода была холодной, июнь в этих местах еще не обогрел землю и воду. Появились продавцы омуля, он действительно оказался вкуснейшим лакомством, и мы набрали его предостаточно на последующий путь.

В тот год была ранняя Пасха и Троица - такой любимый всеми россиянами праздник, застала нас в пути. В этот день, когда мы проезжали мимо ближних поселков и деревень, везде люди праздновали Троицу. И было удивительно приятно убедиться, что еще остались в памяти народа христианские праздники. К вечеру возле кладбищенских оград разгоралось пьяное веселье, народ после посещения могил, «напоминавшись» на могилках своих родичей, гулял под гармошку с песнями и плясками! Во истину потомки язычников! Вот и город Красноярск, конечная наша остановка. Далее надо добираться автомобильным путем до места назначения. Выгрузили наш вагон где-то на подъездных путях, и эшелон, так долго бывший нашим дорожным кровом, ушел далее. Осталась вся наша группа в окружении багажа, как брошенная во чистом поле! Мы долго ждали, никто за нами не думал приезжать.

День уже клонился к вечеру, когда появились на горизонте две полуторки, водители поздоровались, они, оказалось, были еще и уполномочены для встречи с «китайцами», так они сразу нас назвали! Наши мужчины, молодежь - Коля Соколов, Сережа Платонов, Павлик Коссов, Жорик Малышевский и пожилой Павлов – вот вся наша мужская сила, начали погрузку нашего всех скарба на машины. А мы, восемь женщин и двое ребятишек Вовы и Никиты, стали в сторонку. Но уполномоченным не понравился такой оборот дела, почему женщины стоят в безделии и не участвуют в погрузке. В ответ наши ребята парировали, что де у нас не принято женщинам поднимать тяжести, а они как раз и были. Наконец тронулись в путь, предстояло проехать всего-то 50 километров вверх по Енисею. Дорога показалась длинной, в кабины разместили нашу маму и бабушку с малышами, остальные наверху в открытой платформе. Как мы доехали, плохо помню, было не до лирики, ехали в неизвестность, «не к теще на блины»!

Ну вот, мы на целине! Пока это тоже слабо представлялось. Въехали в село Миндерла, хотя если оно таковое, то должна бы быть церковь. От него в пятистах метрах поселок МТС, или машинно-тракторная станция. Здесь всех нас ждали уже почти достроенные пять финских двухквартирных домиков, с двумя комнатами и кухней с русской печью и плитой в каждой половине. Как оказалось, поселок этот был при МТС населен ссыльными немцами, литовцами, бендеровцами, была даже болгарская семья, с многими в течение нашей жизни «на целине» мы сдружились. Но была среди рабочих станции истинно целинная семья, приехавшая из Москвы Глазовы Володя, Тоня и их дочурка Ирочка, ставшая подружкой наших мальчишек Вовы и Никиты.

С обустройством нашего жилья утряслось. Другое дело, всех трудоспособных нужно было устроить на работу: Сергей, Жорик и Павлов, не помню имени, пошли на станцию слесарями, им было не впервой, Оля Бурдинская, будучи у Чурина художником-оформителем, стала в поселке заведующей и библиотекарем в одном лице, вот не помню, что делал Павлик, кажется он вскоре уехал. Нина Малышевская с мамой и бабушкой оказались не у дел. Мама Коли нянчила внука Никиту, он был слабенький ребенок, ему нельзя было падать из-за носовых кровотечений. Моя мама сделалась нянькой сразу двух ребятишек – своего внука Вовы и Ирочки москвички, ее мама Тоня так была рада, что не надо было в село ребенка отдавать в ясли и «подкинула» ее нашей маме, все были довольны. Пожилая Павлова осталась дома хозяйничать и кормить мужа обедами. Теперь речь пойдет обо мне. Образование? 10 классов средней школы. Кем работали в Китае? Преподавала русский язык в китайской школе, затем в Управлении Химической промышленности, также. До этого - на фирме Чурина в Мукдене в бухгалтерии центрального магазина счетоводом. Ах, значит, грамотная. Хорошо, пойдете учетчиком-заправщиком тракторной бригады. А что это такое, что за работа? Узнаете. Начальник отдела кадров Тоня Глазова – целинница, мама Ирочки Глазуночки, так Вова называл свою подружку, сказала, иди принимай дело, работа не пыльная, будешь заниматься учетом тракторной бригады. Проработала я пол-года до декабря, когда уже все полевые работы закончились и полетели «белые мухи». Как я работала, до сих пор вспоминаю, как в страшном сне.

А началось все с того, что посадили в запряженную тачанку-двухколеску, дали вожжи в руки управлять хилой лошаденкой и послали в тракторную бригаду измерять саженкой, как циркулем, только не на бумаге, проделанные трактористами все виды сезонных работ. Был июль месяц, я, не привыкшая к ходьбе, задыхаясь, вся в поту, мерила поля, которым, казалось, не было конца и края. Надо было промерить обработанное поле по периметру, нарисовать его картинку и потом все посчитать, сколько квадратных метров площади было вспахано и заборонено, потом списать горючее по норме. Я задыхалась от ходьбы по бескрайним полям, от наступившей жары короткого сибирского лета, уставала от бесконечных распрей с рабочими, им надо было списывать горючего по больше, а мне – по норме. А кругом была первозданная красота природы, незапаханные околки, на них кусты красной дикой смородины… наберешь горсть и в рот! Конечно, мучила с непривычки жажда, пот лил градом, не смотря на то, что жили в жарком климате Мукдена, порой таком знойном раскаленном «каменном мешке». А тут ширь и даль полей, красота неописуемая лесов, куда ходили за грибами и за 15 минут набирали по ведру! Втроем с мамой и сыном однажды пошли в лес, за один присест набрали рыжиков, белых и подосиновиков столько, что пришлось снять плащи и, завязав рукава, набрали еще по плащу! А в ведро – ягоды дикой клубники. И тут повстречались с беглым…, в тех местах были лагеря заключенных, мы бочком-бочком поспешили вернуться домой!

В МТС поселке жили в основном ссыльные, но те, что бродили в лесах, были беглые, и было не безопасно опрометчиво с такими встречаться, особенно одним женщинам. За месяц поездок в двуколке я научилась запрягать и распрягать лошадку, вернувшись домой, стреноживать и отпускать ее пастись. Даже научилась скакать верхом на ней без седла! Однажды, а она паслась возле дома, забыла снять с нее уздечку, утром на моей лошадке уздечки не оказалось. Кто-то ночью решил ее присвоить! Я к директору со слезами, жалуюсь, кто мог украсть и какое это безобразие! Директор МТС Любовь Львовна Раковская, недавно переведенная из норильских лагерей, имела строгий нрав, «песочила» лодырей, лентяев и пьяниц, не любила нарушителей трудовой дисциплины, словом, была строжайшим руководителем. Но, несмотря на такие вот качества после ее лагерной службы, она мягко, как-то по-матерински относилась к моей наивной неопытности, старалась помочь советом, предложениями, на кого бы мне выучиться, какую получить специальность, даже предлагала закончить курсы трактористов-комбайнеров широкого профиля, лишь бы как-то заинтересовать остаться на долгие годы. На мои стенания об украденной уздечке она только посмеялась, какая мелочь жизни, надо не быть ротозеем, всегда беречь казенное имущество, как свое, святые слова!

Однажды бригадир тракторной бригады Лобов, собрав рабочих на точке, проводил планерку, речь шла об экономии горючего, о дисциплине. Я сидела на тяжелой железяке, соединяющей борону с трактором. Рядом еще несколько человек трактористов. И вдруг эта железяка, не выдержав тяжести стольких сидевших, упала мне на щиколотку чуть выше пятки и глубоко разрезала ногу аж до самой кости. Что тут началось! Кровь не могли никак остановить, спешно затянули, не помню, чем и понеслись на моей хилой лошаденке в сельскую больничку. А там была главный врач ссыльная, бывший врач кремлевской больницы, попавшая в ссылку после известного в те времена «дела врачей». Нужно сказать, характер она имела крутой, грубо разговаривала с людьми даже с больными. Она ходила по поселку в мороз 50 градусов, когда вода замерзает налету, а дым из труб стоит столбом, не шелохнувшись, это первый признак лютого мороза. Но она в этот страшнейший мороз ходила с непокрытой головой без шапки, только белела седая копна густых ее волос. И вот она с порога, как я появилась стонущая от дикой боли и потерянной крови, начала ругать меня, вместо того, чтобы оказать первую помощь. Вы, молодые все без мозгов, о чем только вы думаете, все у вас хиханьки-да-хаханьки! Рана оказалось довольно глубокой, надо было зашивать, но в сельской больнице в то время никаких анестезирующих и в помине не было, и пришлось терпеть. Потом зимой еще раз придется мне с ней встретиться и опять обратиться за помощью, но при других обстоятельствах.

Почти сразу со всеми соседями начались знакомства, переросшие в дружбу. Первые пришли к нам соседи немцы, принесли на зиму квашеной капусты, мяса, картошки, рядом жившая литовская семья, он – слесарь тракторист, она - медсестра в сельской больнице, приходили в гости и называли мою маму мамочкой, их маленькая Регина тоже оказалась в нашем «детском садике», и наша мама стала им всем общей бабушкой! Литовцы Крауялисы трактористы, снабжали нас парным утренним молочком жирным и вкусным! Нужно сказать, что как только мы приехали, соседи немцы дали нам мешок посадочного картофеля и на выделенные нам две сотки земли мы сразу посадили его. Но зима оказалась трудной, все наши подъемные таяли, так как уходили на пищу, купленную в деревенской чайной, а это было и дорогое питание и не вкусное. Жить пришлось в первый год скудно. Сельпо что-то подкидывало из продуктов, в селе пекли вкусный хлеб. Как-то объявили, что выделили деляны леса всем «целинникам китайцам», и мы, обувшись в валенки, кстати, привезли в сельпо для нас, оделись во все немыслимо теплое, поехали на рубку дров. Валили лес, обчищали, пилили, частично рубили и заготовили на всю зиму топливо, было бы необходимо заготавливать еще летом, чтобы просохло, но.. Квартиры наши хоть и финские, не были пригодны для сибирских холодов, строились из сырого материала и наспех.

Все полевые работы закончились, наступила зима. Работы для меня никакой не было. И тут Любовь Львовна предложила неплохой вариант – открыть на территории МТС смешанный ларек и меня - продавцом. Все показалось легко и просто, подумаешь, отвесить из жестяной банки пол-кило джема, сахару, конфет-подушечек, пряников, ума много не надо! Продать пачку коробков спичек, кусок мыла… Дело пошло. Джем был густой, и надо было его из банки выбрать, принесла из дома старую харбинскую столовую ложку, когда-то в коробках «Геркулес» такие попадались, как сюрприз. Ложка оказалась удобной. Однажды к вечеру я решила ее забрать домой, облизнула остатки джема, не подозревая о худом. Ночью проснулась от дичайшей боли, начался понос и рвота. Что делать, окисленная ложка сделала свое черное дело – отравление. Конечно, спасла мудрость мамы. Она вытащила из подпола холодное молоко, дала выпить, вторую порцию подогрела, срочно разведя огонь в печи. К утру полегчало, и Сергей отвез меня в пятом часу утра в больницу. И опять пришла мне на выручку суровый доктор, сделала промывание и всякие уколы. Потом это отравление долго мучило на протяжении жизни. Но главное зло моей торговли было в том, я наивно не учитывала, как и кем могла быть обманута при получении товара из сельпо, обвесе и обсчете. Заплатила недостачу раз, другой, все никак не могла понять, как могут ловко обманывать не сведущего в торговле в то время, процветало сплошное воровство. Пришлось наконец от этой работы отказаться. В то время, мы жили, стоя как бы на голове, все было непонятно и чуждо, воровство открытое и тайное, все было в наших понятиях нам неприятно.

Еще в начале приезда мы все молодые, собрались в экскурсию в Красноярск. Все были в то время хорошо одеты в замшевые куртки, хорошую обувь, в руках красивые китайские дамские сумочки. Гуляли по городу, заходили в гастрономы, тогда было бедно еще с ассортиментом продуктов. Но, увидев чайную колбасу, конечно же захотели попробовать. Мы были немало разочарованы ее вкусом, он-то был далеко не тот, не лейтловский! Но вот проехались по городу в автобусе, было тесно, жались какие-то подозрительные типы, но нам казалось, они смотрят на нас, как на людей с другой планеты, и смеялись произведенным впечатлением. Но, когда оказались на остановке, наше внимание привлекли наши изрезанные сумочки, исчезнувшие из них кошельки, а китайские пудреницы с зеркальцами внутри, подвергшиеся разрезанию, печально были испорчены. В первый год нашей жизни в селе моментально прошел слух, «китайцы» появились!

Однажды из Красноярска пожаловал к нам домой, не куда-нибудь, корреспондент какой-то краевой газеты. Представился: Сиворакша. Объяснил, что очень хотел бы с нами познакомиться. Начались вопросы, как да что, откуда такая идеальная русская речь, почему приехали, зачем? Ему, судя по всему, было в диковинку все – и то, как мы говорим по-русски, и то, зачем нам понадобилось после «сытной» жизни менять не только страну, но еще и городской быт на сельский. Беседа затянулась, мы старались дать ему понять, что мы – патриоты и по зову сердца откликнулись на призыв нашей Родины, хотя он-то точно знал, что в тех местах никакой целины не только не было, но и многие о ней не знали. Он очень хотел расположить нас к себе и начал с того, что мы должны быть осторожны в суждениях, не болтать лишнего с кем бы то ни было. В довершение он изрёк, что мы говорим на таком чистом русском языке (только позавидовать!), как говорят только дикторы радио Москвы и Ленинграда! Потом нас начали посещать всевозможные партийные деятели местного района, да и Красноярска. Мы смеялись, что оказались, как зоопарковские экспонаты! А местные жители, особенно из ссыльных, так прямо и заявляли, чего мол приехали, что там, плохо что ли пожилось?

На второй месяц наши бордовые иностранные Виды на жительство были заменены на советские паспорта, мы стали гражданами СССР. Опять возникли недоумения, как же так, не успели приехать и получили официально гражданство?! В селе проживала из ссыльных болгарская семья, уже не помню имени. Глава семьи болгарин, бывший партийный секретарь, где и когда проживавший и за какие «заслуги» сосланный, не говорили. Жена его была милая заботливая хозяйка, сумевшая наладить быт своего супруга. Это была интеллигентная семья, много читавшая и интересовавшаяся по возможности доходившими скупыми новостями из «другого» мира. Мы были интересны им, а нам хотелось общаться с ними. Нашлись общие интересы бытового плана: он столярничал, художественно делая мебель почти вручную, так умеючи полировал поверхность полки или стола, что любой мастер позавидовал бы его искусству! У них было маленькое хозяйство: куры, поросёнок и, главное богатство – пушистая коза с козлятами! Козья семейка, а ей нужен был глаз да глаз, носилась по дворику, в огород, а уж, если попадала в дом, то козьи детки вмиг оказывались на кровати и скакали от радости! Хозяйка мастерица была прясть козий пух и вязала великолепные платки. В первый год нашей сельской жизни мы еще не успели обзавестись хозяйством, но козленка все же у них купили, вырастили и появилось козье молочко для сына. На следующий год, взяв ссуду, купили корову, завели двух поросяток по весне, курочек и даже на навозной куче был устроен огуречник со своими огурчиками.

Прошел почти год нашей «целинной» жизни. С Харбином наладилась почтовая связь, наш папа получал успокоительные наши письма, что все хорошо, и мы его ждем. Мы по его письмам поняли, что наконец он «созрел» и не может без нас! Настал момент, когда надо было действовать, ехать в Красноярск встречать эшелон, в котором он ехал в Союз, и не просто встретить, а помочь снять его с поезда, так как он был приписан к чужой семье, согласившейся его привезти. И вот мы с мамой поехали в Красноярское Управление, ведавшее переселенцами из Китая. Переночевали в чужой пустой квартире, ключи дали добрые новые соседи красноярцы, в поселке, оставившие на время свою квартиру и жившие по соседству с нами. Задача предстояла довольно сложная, надо было оформлять открепление папы от маршрута назначения к нашему месту жительства. Что и говорить, мы просидели весь день до позднего вечера, А вокруг нас кипела работа диспетчеров железной дороги. По связи то и дело запрашивали место нахождения эшелона, а он, как и принято с подобными «скотскими» составами, останавливающимися возле каждого столба, тянулся весь день на небольшом отрезке пути. И мы ждали… Боялись, что не сможем снять папу, и он уедет с чужой семьей по заданному ему в Отпоре направлению. Наконец диспетчер передала, на такой-то путь прибывает эшелон с «китайцами», так и сказала, бегите, «снимайте» вашего Николаева!

Наш папа обомлевший от встречи и не ожидавший такого положительного и скорого оборота действий, поспешно выгрузив свой скарб и попрощавшись со ставшими за время пути близкими людьми, конечно же забыл выгрузить одно из своих мест, и оно поехало дальше! Только дома он хватился, чего-то не достает?! Что и говорить, было много радостных слёз, расспросов и рассказов, что там в нашем городе, в Саманке, радости от привезенных харбинских подарков, он привез большую макитру соевого соуса и фынтёзы! А главное, что папа теперь снова был с нами! Надо сказать, он в сравнении с нами пережил наибольший стресс, ведь без малого сорок лет не прошли даром, на чужбине… При пересечении границы он так волновался, и не потому, что вновь пришлось пережить прошлое, а то чувство вновь обретения потерянной когда-то Родины, возобладало в его эмоциональном характере, и он, опустившись непроизвольно на колени, целовал землю…

Мы за год нашей сельской жизни уже понемногу стали привыкать, входить в колею, а ему все было непонятно и непривычно, он, привыкший всегда работать и даже дома всегда находивший себе дело, начал скучать. Он не переставал удивляться, как вокруг нас жившие люди могли болтаться без дела. Однажды, наблюдая за рабочими, строившими сортир, он спросил, почему они так часто «перекуривают». И не мало был удивлен ответом, а куда мол торопиться? Хотя это были ссыльные «бендеровцы», которые открыто саботировали. Благодаря его трудам наш двор был приведен в порядок. Стайка, где жила наша кормилица Зорька, куры и поросята, была утеплена, наша пуховая козочка принесла двух резвых козлят-сорванцов, они при первом удобном случае прорывались в дом и заскакивали на кровати, и выгнать их было довольно не просто, чему несказанно радовался наш маленький сынок. Зимой в доме собиралась постоянная тройка малышни – Вовочка-Платоночка, Ирочка-Глазуночка и Регинка-малинка. Дети сдружились, читали с мамой-бабушкой и учили стишки, особенно пользовался любовью дядя Стёпа – милиционер, да и все хором уже и наперегонки рассказывали стихи Агнии Барто. Работы мне в МТС не было.

Однажды Любовь Львовна спросила, пойду ли я поработать в колхоз в телятник? А что делать с телятами, по наивности спросила я. Как что, телятник убирать! И я всю зиму, с раннего утра, вооружившись вилами, вывозила тачкой еще теплый накопившийся за ночь навоз. С непривычки такая работа казалась мне адом, и за что такое наказание во цвете моих лет, когда даже дома, в Саманке у родителей никогда не приходилось этого делать, все делал папа? Хотя тоже было небольшое хозяйство – две коровы и все остальное. Но воду приносил водонос ходька, траву летом тоже он, сено прессованное папа закупал на всю зиму тюками в Аньда, барду и жмых – с завода Спритенко привозили каждую неделю. Что там было не держать хозяйство, а уж навоз, так только скажи китайцу, он вывезет и еще заплатит! Кое-как я доработала до весны, получила кажется трудоднями какие-то мелочи. Сергей работал слесарем в МТС, выручало наше небольшое хозяйство, да соседи-немцы, жившие на хуторе, у них всегда можно было купить мясо кабанчика, а то и телятины.

Пришла весна и с ней новая работа – позвали на птичник выращивать три тысячи цыплят. Вот тут начались снова страдания. Птичник, бывшая кошара, был неприспособленным для только что вылупившихся цыплят. Он стоял на семи ветрах, продуваемый ими насквозь. Работали вдвоем с напарницей, чередуясь сменами с двумя другими женщинами. Нужно было сварить, вычистить сто яиц, нарубить и раздать по секциям цыплятам тоже по сто штук в каждой. Напоить водичкой, налив в поилки. Казалось бы что трудного, красота! Но, нет! Всю ночь одолевали огромные хомяки крысы, косившие за ночь десятками цыпушек. Мы и гоняли и боялись сами их, они могли кинуться на человека и впиться острыми мордами. Нас, невиновных, разносили в пух за погрызенных цыплят, за яйца, будто мы их едим! Но как есть, когда от их большой массы очищенных шел такой стойкий сероводородный запах, что отбивал всякий аппетит, не то, что их есть! Нами руководил зоотехник из ссыльных литовец, добрый хороший человек. Он помогал избавляться от полчищ крыс, ставил капканы, но отраву давать воздерживался во избежание отравления цыплят.

К моменту подрастания, когда уже запели петушки, от нашего хозяйства осталась одна треть, да и те были синюшные авитаминозные птички. И на этом наша работа закончилась. Но вот снова вспомнили, что я могу быть комбайнером-трактористом с моими-то силенками! Повезли меня в Красноярск в училище, где готовят специалистов с таким профилем. Но я отказалась, знала, что никогда не смогу. Мечта была стать врачом, учителем, но никак не трактористом-комбайнером. И вот тут вскоре прошел слух, что мы люди вольные и можем ехать, куда хотим. Но руководители наши всячески это от нас утаивали, говорили, что мы прикреплены и должны отрабатывать. Тогда наша целинница Тоня Глазова, мама Ирочки и заведующая отделом кадров в МТС, сказала однажды, ребята, никто не имеет права вас удерживать, вы свободные граждане! Наши родственники Платоновы приехали из Дальнего на целину и сразу же перебрались в Омск, сняли квартиры и ждали нас. На семейном совете решили, я еду на разведку, как безработная и свободная от дел.

ЧЕЛОВЕК ИЩЕТ… ОМСК.

Скорый поезд Владивосток – Москва.

На семейном совете решили, я еду искать лучшей доли для нас, молодых, да и нашим родителям, не привыкшим к сельской жизни, не стоило бы оставаться в сельской глуши. Поезд из Красноярска в Омск шел чуть более трех суток. Впервые это путешествие для меня было совсем нелегким: в одиночестве, без поддержки близких, в чужой стране, и хотя все было по-русски, я оказалась еще и в окружении незнакомых людей. Да и в дорогу почему-то взяла мало чего поесть. Сейчас не припомню, какие проводы были, с каким настроем, но пирожки с повидлом, которые все трое суток запивала водой и ничего больше (!). Помню, соседка попутчица, добрая женщина, все приглашала меня разделить с нею трапезу, выпить чайку, но я была непреклонна и отказывалась от приглашения. В то время помимо моей наивности в характере я была еще стеснительной, особенно в обществе незнакомых людей. Так однажды пришлось поехать в район за паспортом, а на это нужно было потратить день, мне пришлось зайти в столовую пообедать. Вспоминаю, какая это была для меня пытка есть наедине со всеми! В Омске были теплые встречи с родственниками, мы встретились после довольно большого промежутка времени, уезжая из Дальнего в 1951 году, а шел уже 1955-й.

Начались поиски работы и временного жилья. Сначала мы с Олей, женой старшего брата моего мужа Сергея, начали искать работу машинистки, я немного печатала, но с моими познаниями ничего не находилось, да и оклад назначался не более 200 рублей. За комнату тоже надо было платить 200. Однажды увидела возле проходной мясокомбината очередь в отдел кадров. Принимали сезонных рабочих на осень-зиму, когда идет множественный забой скота. Выбирать не оставалось, как пойти разнорабочей в холодильный цех. Работа в три смены, но, в основном пришлись вторая и третья ночная. Итак, я работница холодильного цеха. Меня прикрепили к двум молчаливым женщинам, которые стали моими «начальницами». Нужно было перегонять подвешенные мороженые туши мяса, периодически меняя их нахождение. Конечно, было холодно, но как-то в работе холода не чувствовалось. Этих немногословных немолодых женщин звали тетя Таня и дядя Ваня. Я сначала не могла сообразить, что за клоунада, но когда услышала их историю, они были после отсидки в местах и отпущены на волю, да так и остались со своими привязанностями. Бывало, на коротком отдыхе, сидя где-нибудь в уголке, целовались.. Ко мне они относились, как младшей помощнице, в обеденный перерыв старались накормить, чем Бог послал. А посылал Он всегда сытно – то сварят бараньих язычков, то нарежут мороженого сала с чесноком и луком, а то и принесут с пельменного цеха пельменей, сварят, а хлеб всегда не был проблемой. Но не припомню, чтобы отваривался кусок мяса, это считалось воровством. Кроме перемещения мороженых туш еще проходила проверка качества, выбраковка, если туша не соответствовала ГОСТу, т. е. была надрезанной или плохо обработанной, ее пускали на производство, качественное мясо шло на отправку по разнарядке в Москву, Ленинград, Свердловск. Так я с этими бывшими «зечками» (заключенными) проработала 2 месяца. Как-то раз спросил меня начальник цеха, умею ли я считать на счетах. Конечно, сказала я, работая у Чурина в Мукдене в бухгалтерии, я научилась этому нехитрому делу. Тогда он сказал, пойдете весовщиком на отправку продукции. И вот я весовщик! Всю смену сижу на перроне, куда подают вагоны под погрузку мяса и мясной продукции. Выдали тулуп и валенки, веду учет каждого вагона, а направление у каждого разное. В большинстве тогда комбинат работал на Москву, Ленинград, Свердловск. Больше никуда, тем более в Омске только приходилось удивляться, в магазинах долгое время были пустые полки, и в ассортименте кроме ливерной колбасы, а в народе она называлась «ухо-горло-нос», ничего другого и не было. Свой мясокомбинат и не мог в то время накормить свой город, такова была разнарядка.

Между тем, круглые сутки шла отправка в названные города высокосортного мяса, колбас, а какие были вкусные сосиски на этом комбинате, да и колбасные изделия тоже! Работать приходилось на открытом морозе во вторую и третью смену в ночь. Вынесут девчата из колбасного цеха батон еще горячей вареной колбасы, и греешься всю смену, уплетая без хлеба. А в обеденный перерыв ели в столовой вкуснейшие пирожки с клюквой и свёклой, запивая кефиром. Пересменка приходилась в полночь. Комбинат находился в центре города, но домой надо было добираться пешком через железнодорожные пути в Сталинский район, где глухомань. Бывало, идешь и дрожишь не столько от холода, сколько от страха. А мороз пробирается даже при быстрой ходьбе. На ногах кроме кирзовых сапог ничего не было. Приходилось вместо стелек класть овечью шерсть и ноги обертывать газетами. Рабочие валенки надевать домой было нельзя.

Съемная комната с плитой была теплой, но нужен был уголь и дрова. А денег, полученных за работу, хватало только на ее аренду и чуть оставалось на хлеб. Конечно, выручал комбинат, он кормил. Скооперировались с бывшей чуринской приятельницей Шурой Коняевой с дочкой Наташей вместе поселиться и жить. Она устроилась машинисткой, неплохо зарабатывала, как специалист. Но денег все же не хватало. Топливо кончилось, нужно было купить угля на 200 рублей, где взять столько? И в трубу ушло золотое обручальное кольцо. В тот год была лютая зима, но на работе было тепло и сытно. Однажды пошли на экскурсию в убойный цех в первый и последний раз. Там на сезон набирали молодых ребят, проходивших практику, из ПТУ. Они безобразничали, превращая работу в издевательства над бедными животными… Потом долго не могла прийти в себя после всего увиденного. И после всего этого я четко осознала, отчего в мире существуют ярые защитники животных и вегетарианцы. Огромный комбинат работал во всю свою мощь, для большинства людей это была сезонная работа, до весны. До сих пор не знаю, что меня вынуждало оставаться на работе, не возвращаться обратно, видимо теплилась надежда, что весной смогу устроиться, хотя не было никакой специальности и шансов иметь достойную работу. Каких только событий не произошло на комбинате и в частности, со мной в эту короткую пору моей жизни с осени до весны. Это была школа, которую надо было мне пройти. Во всяком случае, я поняла, что неученым быть – это никак нельзя, иначе не вылезти из такого положения, в которое я попала после родительской опеки, да и замужества. Хотя я и окунулась в самую людскую гущу жизни, я в то время, выросшая в другой среде, не говоря и о другой стране, была на столько наивна, что не понимала всего в то время происходящего вокруг. Люди воровали, как только и сколько могли. Так, выносить из комбината хоть малейшую мелочь, хоть 100 г. колбасы через проходную, строго каралось. Но, как тогда говорили, через забор выкидывали целыми тушами. И все сходило с рук, работала целая шайка воров, сплоченных и нахальных. Контингент был временный, а поэтому и ненадежный, нечестный. Зима подходила к своему завершению, но были холодные дни и особенно ночи. Топливо наше с Шурой подходило к концу, и надо было что-то предпринимать. Снова пришлось продавать и на этот раз ручные часы и снова «Победа». На работе нашелся покупатель рабочий, он с охотой надел их и сказал, до зарплаты. Но в этот день, когда у кассы я спросила о нем, кассир сказала: так он три дня, как уволился…

То время по-своему было страшным. О криминальных событиях не оповещали ни в прессе, ни по радио, но, как тогда говорили, было достаточно «сарафанного». Так, мы узнали о пропавшем год назад рабочем, его нашли, вернее всё то, что от него осталось, в трубе, подающей кипяток в производственные цехи… Однажды, придя на смену, узнали, что весь день закрыт колбасный цех. Ищут, сказали . А что ищут-то? Да, сказали, если не найдут, полетят у кое-кого головы! Искали сутки: в готовой и сырой колбасе, в фарше… И нашли, слава Богу! У рабочего мясорубкой оторвало фалангу пальца… Это было ЧП, несчастный случай, но действительно руководству пришлось бы выложить тогда на стол свои партбилеты. Весной почти иссяк поток животных на забой, и началось сокращение сезонников.

Сократили и меня. Так закончилась моя жизненная «вылазка» в самостоятельный не увенчавшийся успехом поиск. С радостью вернулась в деревню, там ждал маленький сынок. Завидев меня, еще издали, идущей по полю к дому, он летел, как бабочка, и поля его шубки разлетались по ветру. Это было мощным толчком к перемене места навсегда. На Урале в Берёзовском жила старенькая девяностолетняя бабушка мужа Платониха, как ее все называли. Наши омичи посоветовали, езжайте, сказали, ищите, как и мы нашли и начали прочно и надолго устраивать свою жизнь.